Назад

Ольгерд медленно опустил саблю. Все его тело от макушки до пят била мелкая дрожь. Убедившись, что им ничего больше не угрожает, Измаил откинул капюшон и , широко раскрыв глаза, осматривал место схватки.

- Как ты здесь оказался? - спросил Ольгерд слова с трудом выталкивались у него из пересохшего горла.

Египтянин, оценив обстановку, покачал головой и ответил.

- Поздно ночью, даже ближе к утру, Сарабун поднявшись по нужде, обнаружил, что Фатима исчезла из своей комнаты. Он поднял меня, я расспросил сторожа на воротах, тот сказал, что «татарчонок» куда-то убежал на ночь глядя. Мы, на всякий случай, тут же побежали к тебе. Но не успели. Что здесь произошло?

- Шведы-наемники. Человек десять, не меньше. Окружили дом, напали в самое сонное время.

- Кто их послал?

- Не знаю. Разговаривать было недосуг.

- Ладно, если кто уцелел допросим. Фатима была с тобой?

- Да.

- Где она?

- В доме.

- Жива?

Ольгерд с силой вогнал саблю в ножны, достал тряпицу, обтер руку, всю покрытую кровью.

- В нее стреляли в упор. Больше ничего не видел. Где Сарабун?

- Ждет за углом.

- Зови, я его проведу вовнутрь. Пусть поглядит, может ... - Голос у Ольгерда совершенно осип и он не смог завершить последнюю фразу.

Измаил, понимая, кивнул, обернулся к соседним домам и махнул рукой. Тут же из-за угла выскочила и побежала к ним навстречу знакомая фигурка. Но не успел Сарабун поравняться с компаньонами, как из-за спины лекаря послышался звон оружия и топот множества армейских сапог.

- Вот и стража, - произнес Ольгерд, оглядываясь на распахнутые двери дома, внутри которого, словно на батальной картине, валялись, раскинувшись, недвижные тела. - Вот что, Измаил. Ты их, как хочешь, но на пять минут задержи. Сарабун Фатиму осмотрит, а я уцелевших поищу.

Египтянин кивнул, накинул на голову капюшон и вздымая руки, словно священник, пошел навстречу приближающимся к дому алебардистам. Ольгерд, не тратя время на объяснения, поволок за собой Сарабуна.

Как только они оказались внутри, в ноздри ударил тошнотворный, с привкусом железа, запах свежей крови, густо замешанный на кислом пороховом дыме. Даже беглого осмотра лежащих в прихожей было достаточно для того чтобы понять: сабля разъяренного Ольгерда ни разу не сплоховала, а потому, живых здесь искать смысла не было. Переступая через изуродованные тела, Ольгерд увлек Сарабуна в спальню.

Утро уже начало вступать в права и солнечный свет, пробиваясь сквозь медленно оседающую пыль падал из окна, освещая тело девушки, лежащей там, куда ее отбросил мушкетный выстрел. Сарабун, с немалым усилием вырвал свой рукав из ольгердова, насмерть сжатого кулака и, охая на каждом шагу, помчался к стене.

Ольгерд затаив дыхание, замер, в надежде на чудо. Хотя и без лекарского заключения было ясно, как божий день, что пулевая рана - хорошо различимая на обнаженном теле чернеющая под левой грудью дюймовая дыра, с торчащим обломком ребра, никак не может быть совместима с жизнью.

Сарабун не стал и изображать врачебный осмотр. Приподнял и сразу опустил веко, склонился к ране и , не оборачиваясь, выдавил:

- Прямо в сердце.

Не сразу справившись с дрожью в губах, Ольгерд кивнул, подошел поближе, окинул взглядом девичье тело, которое не смогла изуродовать даже страшная рана и стал одного за другим обходить разбросанных по комнате шведов.

Жив оказался из всех лишь один, мушкетер, застреливший девушку,. Нож, брошенный Фатимой, попал ему в шею, но не задел жизненно важных жил.

Ольгерд отыскал на полу один из своих пистолей, споро его зарядил, вернулся к раненому шведу и приставил дуло ему ко лбу.

Сказал, как умел по-германски, делая паузы между словами.

- Если ты слышишь меня, понимаешь, о чем я говорю, и согласен отвечать на вопросы, кивни. Будешь молчать - выстрелю.

Швед приоткрыл глаза, скосился на рукоятку пистоля и кивнул.

- Кто ты такой?

- Карлссон, сын Карла из Упсалы - ответил швед, с хрипом, выплюнув сгусток крови.

- Какого дьявола вы на меня напали?

- Нас наняли. Мы приехали в Ригу, узнав что идет война. Только пока добирались, война закончилась. Этот риттер нашел нас в доме генерал-губернатора, представился офицером на тайной службе короля Карла Густвоа и предложил нам контракт.

- С каких это пор солдаты начали заниматься тайным сыском?

- С тех пор, как для нас не стало другой службы, будь проклят этот мир, который заключили меж собой короли. Нас двенадцать человек. Мы мушкетеры. Все родом из Упсалы, и , видит бог, мы были лучшими воинами армии шведского короля. Мы воевали в армии маршала Врангеля против Габсбургов. Когда война закончилась наш полк распустили. Посиди-ка ты, берксерк, два года без жалованья - не только в сыскари запишешься , в палачи пойдешь.

- Как звали того, кто вас нанял? Как он выглядел?

- Герр Димитриус. В возрасте уже, но по всему видно, отличный воин. Богат, как голландский торговец тюльпанами, одевается в черное с серебром. Взгляд у него страшный ...

- И что он приказал вам сделать?

- Герр Димитриус сказал, что действует по личному повелению короля и ловит тех негодяев, которые отравили нашего союзника, литовского князя Радзивилла, - сложное и длинное слово далось раненому шведу с трудом, кровь у него изо рта текла уже почти без остановки. - Он сказал, что ты один в этом доме, и что тебя нужно взять живым для допроса.

- Где сейчас этот Дмитрий?

- Не знаю. Сказал, чтобы мы хорошенько связали пленного и ждали в условленном месте. Он сам нас найдет после дела.

Выдавив из себя последние слова, Карлссон, сын Карла из Упсалы, дернулся, захрипел и уронил подбородок на грудь. Пропитывая кожаный нагрудник изо рта у него потоком хлынула густая алая кровь.

Ольгерд опустил пистоль и оглянулся на Сарабуна, который успел за время допроса собрать на полу одежду Фатимы и теперь обряжал безвольное тело, хороня его от срамоты.

Из прихожей послышались возбужденные спорящие голоса: Египтянин что-то объяснял, другой, незнакомый, вероятно старший у стражников, один за другим задавал вопросы. Вскоре голоса стихли и на пороге появился Измаил.

- Жива? Первым делом спросил он у Сарабуна.

Тот отрицательно покачал головой.

- Что стражники? - спросил Ольгерд.

- Проверяют трупы, нет ли среди убитых рижан и не верят, что вас было только двое. Я сказал их капитану, что ты шляхтич из свиты Богуслава Радзивилла, который был Крыму посланником и сбежал с дочерью татарского мурзы. Что мстительный мурза тебя выследил и нанял отряд шведов, чтобы вас убить. После того как я дал капитану пять талеров, он разогнал зевак и пообещал не давать делу ход. Ты сам - то успел выяснить, кто они такие.

- Наняты Душегубцем. Он узнал нас в городе. Точнее - вас. А отследив Фатиму, добрался и до меня.

Сарабун закончил приводить тело девушки в порядок и поднялся на ноги в ожидании распоряжений.

- Вот, что друзья, -хмуро выговорил Ольгерд, глядя на Фатиму - похороните ее достойно. Пусть не на христианском кладбище, но в таком месте, чтобы могилу не разорили. Подождите в Риге еще дня три, чтобы Душегубец думал, что мы еще в городе. Потом отправляйтесь в Вильно, и там меня ждите.

- А ты, господин? - спросил Сарабун.

- А я пошел. Время дорого.

- Куда?

- В казармы к рейтарам. Коней своих забирать.

- И куда же ты отправишься - с сомнением в голосе спросил Измаил. - Неужто удалось что-то узнать.

- Еще и как удалось!

Ольгерд склонился к смому уху компаньона и шепотом рассказал ему об архиве и о том, что там удалось обнаружить.

- Понятно, - кивнул Измаил. - ЧТо же , ты прав, сейчас каждая минута бесценна, а мы с Сарабуном в пути только обуза. Будем ждать тебя в Вильно.

Ольгерд последний раз поглядев на Фатиму, на лицо которой легла уже восковая маска смерти, протиснулся мимо стражников, лиица которых выражали двойственные чувства, будто им хотелось то ли схватиться за оружие то ли отсалютовать храбрецу, перебившему едва не в одиночку десяток отборных мушкетеров и, ни о чем не думая, скорым шаго двинулся по пустой улице в сторону казарм, где его ждали кони, не ведающие о том, что в самое ближайшее время им предстоит долгая изнурительная скачка.

* * *

Брат Климек, настоятель несвижского костела Тела Господня, отслужив вечерню собирался домой. Перед тем как покинуть храм он, по въевшейся в кровь с годами привычке, внимательно осмотрел аккуратные ряды деревянных кресел, нет ли где царапин и повреждений, проверил , хорошо ли почистил служка подсвечники и заглянул по темным углам, чисто ли выметены полы. На улице вечерело. Темно-синие тучки, пробегая над шпилями княжеского замка, отразились в ряби незамерзшего пруда. «Надо бы завтра у кастеляна людей попросить, - подумал Климек, закрывая внутреннюю решетку. - снега в этом году выпало мало, пусть двор в порядок приведут, чтоб прихожане грязи внутрь поменьше на ногах приносили»

От привычных размышлений о мирских текущих делах его оторвал окликнувший голос. Настоятель обернулся. За оградой, не въезжая в ворота, стоял, устало переступая ногами, удивительной стати конь, в седле которого возвышался богатый всадник. На длинном поводе, привязанном к седлу вдзергивал мордой второй, заводной конь.

- Мне нужен настоятель этого храма, - крикнул всадник, грузно спрыгивая на землю.

- Слушаю тебя, сын мой, - ответил брат Климек.

Как настоятель фамильного храма Несвижских Радзивилов, брат Климек перевидел в своем городе воинов самых разных стран, армий и конфессий, а потому неплохо разбирался в доспехах и мундирах. Сейчас перед ним, без сомнений, стоял гусар одного из польских коронных полков. И не просто гусар но, судя по дорогому оружию - редкой сабле и двуствольному пистолю с серебряными чеканными накладками и драгоценными камнями, человек знатный и богатый.

Гусар, привязав коня к кованой решетке забора, решительно зашагал вперед. С Рассмотрев позднего гостя вблизи, брат Климек уверился в первом своем впечатлении - судя по точеным чертам лица и врожденной осанке прибывший был отпрыском очень древнего рода. Вот только скорее всего не польского - рыжина и зеленый цвет глаз выдавали в нем скорее литвина или шведа. Единственное в чем ошибся настоятель, так это в возрасте воина - ему было около тридцати , но жесткий прищур глаз, впалые щеки едва различимая в сумерках седина добавляли ему не меньше полутора десятков лет. Пришедший поднял глаза на звонницу и неловко перекрестился слева направо. Но в этом не было ничего особенного - многие шляхтичи, переходя из одного враждующего лагеря в другой, меняли конфессию, стараясь угодить новому своему господину.

- Что привело тебя в церковь в столь поздний час? - спросил брат Климек. - Если хочешь причаститься, то подожди до завтра. Если тебе в замок, то дорога вот там. - он указал на прямую как стрела дамбу, насыпанную посреди большого пруда по которой, от костела до самых крепостных ворот протянулась усаженная деревьями мощеная дорога.

- Нет, дело у меня именно к тебе, святой отец, - ответил гусар. - Я знаю, что князь Богуслав сейчас находится в Кенигсберге, но приехал в Несвиж именно для того, чтобы помолиться в этом костеле.

- Почему же именно в этом, сын мой?

- Мой ... друг. Он погиб недавно в бою, -голос воина чуть дрогнул, обнаруживая неподдельное волнение. - Сегодня как раз девять дней. Я хочу отстоять за него ночную молитву.

- Усопший был католиком?

- Я не сказал бы , что он был добрым католиком, -чуть подумав ответил воин. - Но он бы непременно одобрил мой выбор.

Климек внимательно поглядел на собеседника. Он определенно чего-то не договаривал, но его чувства к погибшему другу без сомнения были искренними. Настоятель не видел повода для отказа, да и формально не мог это сделать.

- Братья ордена Иисуса, как любые христиане, чтут традиции истинной церкви. Двери любого храма открыты для молящихся в любое время дня и ночи. Нужна ли тебе какая-то помощь? Служка может почитать требник и найти подходящую случаю молитву.

- Благодарю, святой отец, но мне хотелось бы побыть одному. Воину изо всех молитв достаточно «Отче наш ...». Единственная моя просьба - устроить на ночь коней. Мы скакали без роздыху от самого Вильно.

- Их можно устроить во дворе конгрегации, - кивнул настоятель. - Благородные животные требуют особого ухода. Я попрошу братьев, чтобы им дали лучшего зерна.

- Вот мои пожертвования на храм, - воин опустил руку в сумку и положил на ладонь брата Климека тяжелую стопку золотых полновесных рейхсталеров.

- Не нам, не нам, Господи, но только для прославления имени твоего, - пряча деньги в карман , ответил щедрому шляхтичу настоятель. - Что же, молись сын мой, да упокоится душа твоего друга в райских садах. Только прошу тебя об одном. Ты не должен покидать освященную землю до восхода солнца.

- Это я тебе обещаю, - кивнул воин.

Лично убедившись в том, что кони приезжего расседланы, напоены, вычищены и устроены в сухие и теплые стойла, брат Климек проводил приезжего в храм, закрыл за ним врата врата и запечатал их крестным знамением.

* * *

Разглядывая внутреннее убранство храма, Ольгерд вспомнил панегирик Радзивиллу Сиротке, вынесенный в эпиграф книги, которую он прочел в рижских подземельях,: «Возвел храм божий, крепость для родины, коллегиум для наук, убежище для утративших и убегающих от мира; был гордостью в бою, светом в совете; увидел и познал землю. Если бы мы двух таких имели мужей, легко бы обогнали Италию». Чтобы скоротать время, Ольгерд, как учили еще в монастырской школе, принялся разбирать эпитафию по частям.

Храмом божьим, о котором шла речь, являлся , без сомнения, этот самый костел, построенный, как и все иезуитские церкви, по образу и подобию римского собора Эль Джезу, где был погребен основатель ордена Игнатий Лойола (об этом Ольгерд вычитал в тех же архивных бумагах). Крепостью для родины был возвышающийся над озером Несвижский замок, коллегиум для наук -иезуитская школа, а убежище для утративших — бенедиктинский монастырь. Насчет же «обогнать Италию», хотя обширные владения Радзивиллов, простирающиеся от Вильно до Львова и от Бреста до Могилева и назывались частенько в бумагах «Литовской Ломбардией» , у Ольгерда имелись большие сомнения и он приписал эту фразу скорее восхищению благодарных потомков, нежели истинному положению дел. Уж больно велика в Литве была разница между роскошной и просвещенной жизнью магнатов и незавидным существованием разбросанных по лесам едва сводящих концы с концами, страдающих от бесконечных войн деревень ...

Столица литовских магнатов была, в отличи от того же шумного Вильно, немноголюдной. Как и во всех местечках, разбросанных от Риги до Чигирина, жизнь здесь замирала с заходом солнца. Ольгерд, ориентируясь по бою часов здешней ратуши, стоически выждал еще час, за который с улицы только раз донесся рокот проезжающей по улице телеги. После того, как часы отбили положенные для таких случаев двенадцать раз, выскользнул на улицу через боковой выход и направился прямо к стене, в двух шагах от которой возвышалась чуть припорошенная снегом тумба с маленькой металлической дверью.

Слава богу, успел в дороге порасспросить несвижских жителей о костеле, иначе искал бы вход в подземелье до третьих петухов. Горожане усыпальницей Радзивиллов гордились и рассказывали о ней заезжему шляхтичу охотно и многословно, а потому о том что вход, предназначенный для проникновения в гробницу немногочисленных посетителей, расположен снаружи он уже знал.

Согнувшись в три погибели, Ольгерд протиснулся в узкий проем. В усыпальницу вели высокие неудобные ступени, благо сама крипта расположена была неглубоко под землей. Фамильная усыпальница всесильных литовских магнатов занимала все пространство под костелом и была на четверть заполнена почерневшими от времени большими деревянными гробами, лишь изредка перемежаемые каменными саркофагами, стоящими на лапах грифона.

Припрятанная заранее свеча ему не понадобилась. Ночной ветер разонгал висевшие над городом тучки и в длинные смотровые окна, проделанные в церковном фундаменте, щедро лила свет полная желто-яблочая луна.

Чтобы добраться до нужного ему места, Ольгерду пришлось пересечь все подземелье. На мертвых — и не чинно упрятанных в каменные и деревянные ящики, обвитые проволокой, скрепленной свинцовыми печатями, а убитых на поле боя, он за свою жизнь успел наглядеться столько, что здесь, в мирной, аккуратной усыпальнице не испытывал особого страха. Разве что некоторое неуютное ощущение, которое, впрочем, не оставляет даже самого что ни на есть храбреца, оказавшегося ночью на кладбище.

Протискиваясь меж гробов, он с интересом бросал взгляд на металлические таблички с выгравированными на них родословными и эпитафиями и на изредка встречающиеся кованые железные венки. Из жизнеописания Криштофа Сиротки он знал, что несмотря на невообразимое свое богатство, несвижские магнаты не жаловали пышные похороны, а в гробы ложились в простой одежде и вовсе без драгоценностей. Каждый из саркофагов в подземной усыпальнице был обвит проволокой, скрепленной гербовыми радзивилловскими печатями.

Нужное место он нашел почти сразу - в тыльной стене усыпальницы имелся запертый люк, по которому опускали вовнутрь гробы. Как и было указано в записке, в нескольких шагах от люка обнаружилась нужная плита, рядом с которой стояли два каменных гроба. Ольгерд чуть постоял, вслушиваясь в тишину, потом решился и, крепко взявшись за углы, сдвинул первый гроб на полвершка вперед, а второй на полвершка назад. Плита вздрогнула, выбивая пыль из трещин, осела на толщину кладки и чуть сдвинулась в сторону, открывая узкую черную щель. Ольгерд опустил руки в щель, толкнул плиту и она, словно двигаясь на хорошо смазанных пазах, с тихим рокотом ушла вперед, открывая широкий проход.

Прежде чем ступить на каменную лестницу, Ольгерд еще раз огляделся вокруг. Не было ни малейшего сомнения, что если похищенные в Кирилловской церкви саркофаги князей-Ольговичей тайно доставили в Несвиж, то прятали их именно здесь. Каменные ящики можно было , не привлекая много народу выгрузить через люк а потом при помощи блоков и веревок, опустить в тайное подземелье — на каменной потолочной балке, замаскированный под светильник, был намертво укреплен мощный железный крюк, способный выдержать и царь-пушку.

Ольгерд сошел вниз и вернул на место плиту — если верить неизвестному соглядатаю, покидать это место принято было другим путем. Здесь уже было по-настоящему темно. Ольгерд достал свечку, расправил пальцами скрученный фитиль и, чиркнув кресалом, зажег растопку. Пламя свечи, разогнав по стенам суматошные тени, быстро выровнялось и раздвинуло темноту. В глубину подземелья, длинным теряющимся во мраке пологим спуском, вела высокая, в полтора роста и широкая, хоть телегой заезжай, галерея.

Теперь следовало сделать ровным счетом двадцать шагов вдоль правой стены. Ноги у того, кто измерял расстояние, были короче , чем у Ольгерда — на перегораживавшую боковой проход плиту, вырезанную из цельной глыбы гранита, он наткнулся на восемнадцатом шагу. Это была последняя преграда на пути к тайному склепу.

Отсчитав третий справа вделанный в стену держатель для факела, Ольгерд повернул его вправо. а декоративным щитом открылась дыра. Засунув руку внутрь он нащупал кольцо и потянул. Плита, точно так же как и люк в полу усыпальницы с хрустом вдавилась внутрь и ушла вбок, открывая сводчатый коридор, в конце которого чернела большая крипта.

Внутри был сухо, пахло деревом и пылью, но стоило пройти в глубину комнаты, как пламя свечи чуть пригасло — гранитная плита, перегораживавшая вход, наглухо перекрывала доступ воздуху.

Поплевав на палцы Ольгерд поправил фитиль. Огонек стал светить немного повеселее, так что можно было и оглядеться.

Слева у входа в крипту стояли два больших окованых железными полосами ящика с надписями на арабском, итальянском и бог еще знает каких языках. Именно в таких коробах путешественники перевозят морем свой груз, - стало быть внутри не иначе, как те самые египетские мумии. Дальше, в глубине высились выставленные в ряд торцом к стене четыре больших мраморных саркофага. Вырезанные из цельных мраморных глыб, они стояли на ножках, сделанных в виде львиных лап.

У Ольгерда перехватило дыхание. Не было ни малейшего сомнения, что это именно те самые домовины, в которых похоронены его далекие предки. Крышки у саркофагов были островерхие, домиком, по всей мраморной поверхности шли вписанные в круг непонятные знаки, меж которыми теснились, птицы и звери, переплетенные филигранно вырезанной виноградной лозой. Поиски Черного Гетмана почти что завершились. Дело осталось за малым - выяснить в каком из четырех спрятана таинственная реликвия.

С предательской дрожью в руках, Ольгерд подошел к саркофагам, поставил на пол свечу и, положив руки на одну из крышек, долго стоял, грея ладонями холодный шершавый камень. Истым христианином он никогда не был. В церковь конечно, ходил, на красные углы крестился, и на Пасху разговлялся истово, не слабее рыльского батюшки, но в воинской своей жизни твердо исповедовал лишь одну заповедь - на бога надейся но сам не плошай. И вот теперь, собираясь с силами перед тем, как поднять крышку и заглянуть вовнутрь робел, словно забравшийся в соседский сад оголец.

Наконец решился и потянул. Крышка была тяжелой. Ольгерд прихватил ее поудобнее и напрягся, самым краем глаза приметив, как вдруг рыскнуло в сторону пламя свечи. Чуя уже чужого за спиной, он попробовал обернуться, но не успел - в затылок с сухим треском врезалось что то тяжелое и перед глазами поплыли багровые круги. Каменный пол взыбился, белые квадраты саркофагов нависли над головой и стали стремительно приближаться. Последнее что он увидел перед тем как погрузиться в вязкую беспросветную темноту, была вырезанная в мраморе пучеглазая остроклювая птица.

Вперед